![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
ourania_m"Рисунки на песке" принадлежат перу сибарита и победителя. Во второй части перед читателем предстает растерянный человек, находящийся в раздрае мыслей и чувств, пытающийся сформулировать новую систему ценностей на основе недавно обретенной этнической принадлежности.
Книга неровная. Большая часть посвящена осмыслению попытки адаптации к новой реальности. Несколько глав посвящено друзьям и коллегам, пара десятков страниц о работе.
Семья.
Осознание потери близких людей: братьев, бабушки, матери.
Аксиома "на войне погибают лучшие" подтверждается историей семьи. Мать, Зоя Никитина, была три раза замужем и от каждого мужа родила ребенка ("Двое - Борька и я - с еврейской кровью, Вовка по отцу русский"). Старшие дети погибли в юношеском возрасте, остался только один.
Не случись войны, знали бы мы Михаила как брата Владимира Никитина. Старший брат опекал младшего, возился с ним, строил кораблики, учился в артиллерийской школе, да не просто отсиживал занятия, а запоем изучал литературу о японской авиации и немецких танках, читал украдкой за обедом "Войну и мир", мечтал стать историком. По описанию был самым одаренным и целеустремленным.
Внезапное взросление
Человек почти до 60 лет жил в свою удовольствие: выпивал, погуливал, дружил с кем хотел, делал поэтические концерты, реализовывал проекты в кино и на телевидении, зарабатывал ими хорошие деньги, не думая о затратах на производство. К режиму относился скептически, подсмеивался над генсеками, симпатизировал диссидентов, держа традиционную фигу в кармане. Советская власть периодически грозила пальцам, но литературу и театр поддерживала, лаская художника званиями и премиями.
После рождения четвертого ребенка человеку пришлось стать главой семьи де юре. Мучительный переход к статусу мужчины отражен в мемуарах. Тут перестройка наступила, поэзия вышла из моды, семье нужны деньги и бытовой комфорт. По сравнению с наступающим капитализмом эпоха застоя и заикающийся Леонид Ильич кажутся артистом раем земным. Порцию ненависти получают герои 90-х: Рудинштейн, Кобзон и Ярмольник с бездуховным L-клубом. По правде говоря, Козаков несправедлив. Ярмольник - профессиональный шоумен, а L-клуб был довольно симпатичной развлекательной передачей. Эмиграция показалась выходом из ситуации.
Еврейский вопрос.
Михаил Михайлович, дабы угодить новым соотечественникам, всячески подчеркивает свои корни и особую кастовую обособленность еврейской творческой "элиты", напирая на присущее ей чувство локтя.
"Как и другие из нашего круга, спотыкался на юдофобии любимейших Чехова и Булгакова, гордился успехами Майи Плисецкой, Альфреда Штитке ли Иосифа Бродского".
"В так называемом нашем кругу - Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Натан Эйдельман, Андрей Миронов, Александр Володин..."
За похожие высказывания Гостюхин и Бурляев были названы автором черносотенцами. Сомневаюсь, что обычный советский человек нарочито подчеркивал гордость за достижения "своих" Галины Улановой, Георгия Свиридова, Татьяны Дорониной и Николая Рубцова. Рядового зрителя вряд ли беспокоил вопрос о национальности Плисецкой.
Книга неровная. Большая часть посвящена осмыслению попытки адаптации к новой реальности. Несколько глав посвящено друзьям и коллегам, пара десятков страниц о работе.
Семья.
Осознание потери близких людей: братьев, бабушки, матери.
Аксиома "на войне погибают лучшие" подтверждается историей семьи. Мать, Зоя Никитина, была три раза замужем и от каждого мужа родила ребенка ("Двое - Борька и я - с еврейской кровью, Вовка по отцу русский"). Старшие дети погибли в юношеском возрасте, остался только один.
Не случись войны, знали бы мы Михаила как брата Владимира Никитина. Старший брат опекал младшего, возился с ним, строил кораблики, учился в артиллерийской школе, да не просто отсиживал занятия, а запоем изучал литературу о японской авиации и немецких танках, читал украдкой за обедом "Войну и мир", мечтал стать историком. По описанию был самым одаренным и целеустремленным.
Внезапное взросление
Человек почти до 60 лет жил в свою удовольствие: выпивал, погуливал, дружил с кем хотел, делал поэтические концерты, реализовывал проекты в кино и на телевидении, зарабатывал ими хорошие деньги, не думая о затратах на производство. К режиму относился скептически, подсмеивался над генсеками, симпатизировал диссидентов, держа традиционную фигу в кармане. Советская власть периодически грозила пальцам, но литературу и театр поддерживала, лаская художника званиями и премиями.
После рождения четвертого ребенка человеку пришлось стать главой семьи де юре. Мучительный переход к статусу мужчины отражен в мемуарах. Тут перестройка наступила, поэзия вышла из моды, семье нужны деньги и бытовой комфорт. По сравнению с наступающим капитализмом эпоха застоя и заикающийся Леонид Ильич кажутся артистом раем земным. Порцию ненависти получают герои 90-х: Рудинштейн, Кобзон и Ярмольник с бездуховным L-клубом. По правде говоря, Козаков несправедлив. Ярмольник - профессиональный шоумен, а L-клуб был довольно симпатичной развлекательной передачей. Эмиграция показалась выходом из ситуации.
Еврейский вопрос.
Михаил Михайлович, дабы угодить новым соотечественникам, всячески подчеркивает свои корни и особую кастовую обособленность еврейской творческой "элиты", напирая на присущее ей чувство локтя.
"Как и другие из нашего круга, спотыкался на юдофобии любимейших Чехова и Булгакова, гордился успехами Майи Плисецкой, Альфреда Штитке ли Иосифа Бродского".
"В так называемом нашем кругу - Давид Самойлов, Юрий Левитанский, Натан Эйдельман, Андрей Миронов, Александр Володин..."
За похожие высказывания Гостюхин и Бурляев были названы автором черносотенцами. Сомневаюсь, что обычный советский человек нарочито подчеркивал гордость за достижения "своих" Галины Улановой, Георгия Свиридова, Татьяны Дорониной и Николая Рубцова. Рядового зрителя вряд ли беспокоил вопрос о национальности Плисецкой.
